Великолепные фотографии. Но описание похождений автора в России еще лучше. В неожиданном свете предстает Интерпол и ООН, в ожидаемом - "патриоты-1993". Ради своих снимков немецкий фотограф рисковал жизнью в России 90-х. И он с благодарностью вспоминает русских милиционеров, не растерявших совесть и старавшихся бороться с бандитизмом, выживая на нищенскую зарплату.
"Да, я видел много ужасных вещей и искал трудные истории. Я делал фоторепортажи об организованной преступности", - говорит Буркард. На одном из его снимков - бандиты из группировки "Уралмаш", лежащие вповалку на полу перед допросом.
Проститутка колет героин в паховую вену, неонацисты хохочут на фоне флага со свастикой, врач в военкомате заглядывает в задницу призывника, в морге валяются никому не нужные трупы, в аквариуме гей-клуба "Шанс" кувыркаются обнаженные пловцы, московские богачи разглядывают экспонаты на "Ярмарке миллионеров"…
– Самое опасное было в Чечне во время второй войны. На первую войну меня не пустили, потому что в самом начале боевых действий там убили одного из моих коллег, так что мои редакторы решили нас больше туда не посылать. Но потом я все равно поехал. В Грозном было очень тяжело, но ничего особенно страшного со мной не случилось. В Нагорном Карабахе (азербайджано-армянскя война - М1) недалеко от Степанакерта сбили вертолет, на котором я летел. По ночам там запускали противоградовые ракеты– обычно ими стреляют по облакам, но азербайджанцы наполняли их взрывчаткой и гвоздями и стреляли по городу. Такая ракета попала в дом, где я ночевал, так что пришлось перебираться в подвал.
И, конечно, во время московского путча 1993 года было опасно, журналистов убивали. В самом начале я работал в Белом доме, но мне не нравились люди, которые были внутри, – баркашовцы, радикальные националисты, коммунисты. Я защитил молодого милиционера, которого они хотели сбросить с моста возле Парка Горького. Это был совсем молодой мальчик, курсант милицейской школы. Я им кричал: "Не убивайте его, он всего лишь курсант". Так что мне они не нравились, я ушел из здания и потом снимал, как стреляют танки, а Белый дом горит.
Да, я видел много ужасных вещей и искал трудные истории. Я делал фоторепортажи об организованной преступности. Знаменитая советская мафия! У меня есть фотография Владимира Кумарина. Из-за этого снимка он хотел убить меня. Я очень долго ждал момента, когда его можно будет снять, и постоянно ездил в Петербург. Но постоянно что-то срывалось: суд откладывали, что-то происходило со свидетелями, потом с родственниками судьи… И вот наконец милиционеры спрятали меня в туалете на лестнице и дали мне сигнал, когда Кумарин вышел из зала суда. Я выхватил камеру и сделал один снимок, а все его родственники и бойцы закричали "Фотограф! Фотограф!". Кумарин попытался меня ударить, а потом провел пальцем по горлу, указав на меня и на своих бойцов. И тогда люди из УБОП сказали мне: "Ханс, мы тебя не можем защитить, уезжай, он слишком влиятельный человек". Полиция отвезла меня в Пулково, и я улетел в Москву. Потом, когда Newsweek делал статью об организованной преступности в России, они хотели использовать мой снимок, фотография уже была в верстке. И тут мне позвонил фоторедактор журнала: "Ханс, мы не будем ее публиковать, потому что Кумарин сказал нашей журналистке, которая делала с ним интервью, что он не хочет, чтобы в журнале была фотография". Так что они ее не опубликовали. Потом я узнал, что Кумарин потерял руку в перестрелке, и люди из департамента по борьбе с организованной преступностью немецкой полиции сказали мне, что опасность миновала, потому что Кумарину делали операцию в Швейцарии, а в Германии он был на реабилитации, так что, видимо, позабыл обо мне. Но это было позже, а в то время я не решался больше ездить в Петербург, а поехал в Судан и Анголу с "Врачами без границ", чтобы спрятаться на время.
У меня были хорошие отношения с милицией. И должен сказать, что не все российские полицейские коррумпированы. Это как в любой стране – есть хорошие копы и есть плохие. Я был у них дома, видел, как одеты их дети, видел сосиски на столе, очень дешевые русские сосиски, которые желтели прямо на глазах. Меня угостили такой сосиской, и я тайно пытался скормить ее кошке, но она отказалась есть. Милиционеры, которые питались такими сосисками, не были коррумпированы. Кого-то из них потом убили, в кого-то стреляли бандиты, и я привозил им лекарства из Германии, потому что своих у них не было. Они пытались бороться с преступностью, но не могли, потому что Интерпол в Москве был абсолютно коррумпирован, и там было много стукачей.
Почему ФСБ помогла мне с историей о наркотиках? Я делал сюжет о контрабандистах икры в дельте Волги, и в то время пограничные войска потеряли несколько человек, потому что контрабандисты взорвали дом, где они жили. И я упомянул в своей статье, что рыболовная полиция в Астрахани коррумпирована. Они тоже пытались меня убить, потому что начальник милиции забрал нелегальную икру в свой катер и заметил, что я сделал снимок; вечером, когда я собирался в Астрахань, они пытались потопить мою маленькую лодку, и мне пришлось прятаться возле берега в кустах. Когда я упомянул в статье, что бандиты взорвали дом, фээсбэшникам мне сказали: "Мы боремся с контрабандой наркотиков через Афганистан и Таджикистан в Россию" и позволили участвовать в пограничном рейде. Но тут у меня начались проблемы с ООН, управлением по наркотикам и преступности. Мне позвонил человек из Британии, не хочу называть его имя, и сказал, что мои телефонные переговоры подслушивает ООН, потому что они хотели получить от немецкого правительства деньги для своей программы, но эта программа была полной чепухой, и они боялись, что я об этом напишу. И они мне создали много проблем.
Меня пустили в архивы КГБ, и там я нашел рукопись стихотворения Мандельштама о Сталине и сфотографировал его. Я ездил в места, которые описывал Шаламов, снимал "мертвую дорогу" Салехард – Игарка, 501-ю стройку ГУЛАГа. Туда было очень сложно попасть, это была пограничная зона: нужно было разрешение и вертолет.
Когда я работал в Екатеринбурге, там был знаменитый бандит из группировки "Уралмаш" – Цыганов. Милиция его боялась. А я пошел прямо на стадион и спросил, можно ли поговорить с господином Цыгановым. И он пригласил меня на чай, разговаривал со мной, угостил конфетами. Я спросил: "Господин Цыганов, можно вас сфотографировать?". Он рассмеялся и сказал: "Никто никогда не решался меня снимать. Вы отважный человек, но нет, фотографировать меня нельзя". Я ушел и стал делать снимки, остановились какие-то крутые машины, вышли крупные мужики: "Что ты тут делаешь?" – "Фотографирую". Они стали обсуждать между собой: иностранец, фотограф… Видимо, узнали, что я встречался с Цыгановым, и не стали меня трогать.
Должен вам сказать, что я люблю Россию. У меня там много друзей, моя тогдашняя девушка была дочерью русского полковника, военного историка, который жил в Мюнстере, а потом вернулся в Россию. И она всегда говорила: "Ханс, ты из страны Бетховена, Генделя и Гете, а я смотрю на твои фотографии и думаю, что это не наша жизнь". А я ей отвечал: "Да, Вероника, это не твоя жизнь, но такие вещи существуют, и они на твою жизнь влияют". Именно поэтому я фотографировал то, что в России называют бардаком, плохую сторону жизни. Вы видели мою фотографию концерта "Коррозии металла", на которой они приветствуют двойника Гитлера? А ведь охранник "Коррозии металла" убил в Косово нашего журналиста, моего друга Фолькера Кремера, с которым я работал в Судане. Был выписан международный ордер на розыск, он живет в России, но русские говорят, что не могут его найти.
Я скучаю по моим русским друзьям, людям, у которых мы жили, потому что в ту пору не было отелей. Они были нашими друзьями, а теперь спрашивают нас – почему мы во всем следуем за американцами, потому что они верят тому, что говорит им российское телевидение. Они уверены, что встают с колен. Демократию 90-х они считают чем-то плохим. В ельцинские времена люди, которые работали всю жизнь, лишились пенсий. Все структуры, на которые они полагались, больше не действовали. Воцарился хаос, бандиты забрали деньги, не было порядка. И для простых людей это было очень сложно. Была свобода слова и самовыражения, но для них это было не важно, им нужно было купить хлеб и отдать детей в школу, и найти хорошего врача, и купить лекарство – все это стало невозможным. Для многих 90-е – это страшное время, время хаоса.
Я помню, конечно, гей-бары, всех этих людей, которые делали безумные перформансы. Владик Монро был очень близким моим другом. Я фотографировал его, многие его перформансы были основаны на моих снимках. Я дружил с Андреем Бартеневым. Я фотографировал первое "Гагарин-парти" на ВДНХ. Но тут все как обычно – думаешь о прошлом и вспоминаешь лучшее, плохое забывается.